Интервью журналу "Семь дней": Бояться уже начинаю этого первого весеннего месяца. Я говорю о физическом самочувствии. Что же касается психологического состояния, то оно у меня абсолютно нормальное. И всегда так было. А чего с ним сделается, с чего бы ему быть плохим? Самоистязанием я не занимаюсь, в себе не копаюсь, о прошлом не сожалею, жизнь свою не пересматри¬ваю и не мучаюсь от этого. Нечего мне пересматривать, глупости все это. Вот в юности одолевали переживания всякие ненужные. (Задумчиво.) А может, по тем временам они были и нужные. Но это никак не зависело от приближения дня рождения.
— Был ли в вашем детстве эпизод, ко¬торый вы выделили бы как самый запомнившийся?
— Если вы имеете в виду что-то из драматично-трагических событий, то, я считаю, самое ярчайшее из них, ко¬торое, можно сказать, пнуло меня в сердце, — это когда отец ударил мать. Единственный раз в жизни. И это было на моих глазах. Не знаю уж, что тогда на него нашло. Естественно, он потом извинялся и всё такое, но... Я пережила тогда настоящее потрясение, и этот кошмар оставил в моей душе след на всю жизнь. До конца своих дней отец знал, что я этот случай помню, хотя ни разу в жизни не напомнила ему... Стой поры у меня внутренняя установка: мужчина, ударивший женщину, для меня перестает существовать.
— А вообще родители ваши дружно жили?
— Всяко бывало, но в основном, ко¬нечно, дружно. Вопрос о разводе никогда не стоял. Раньше ведь как? Если уж женились люди, то навсегда. Мама твердо знала: семья — это святое, ее надо бе¬речь. Золотым она была человеком, сгла¬живала все углы. Вообще дом у нас был замечательный. Такие празднества устраивались — что детские, что взрослые! Очень веселые компании — шумные, с песнями, с танцами на лестничной площадке. Кстати, гости у нас собирались часто. Сейчас удивляюсь, как в эту кро¬хотную комнатку набивалось столько людей. Особенно важным праздником для родителей был старый Новый год, потому что именно в этот день они встретились. Но мама уверяла, что впервые увидела отца до той встречи. Однажды, как все девчонки, гадала на суженого и в зеркале очень отчетливо разглядела мужчину в полосатой рубашке, сидящего на диване, откинув руку на спинку. Так вот, когда она явилась в компанию, празднующую старый Новый год, и вошла в комнату, первым делом увидела этого самого мужчину из зеркала. Ахнула, ойкнула, охнула — в общем, выбежала в волнении и все повторяла про себя: «Он! Этот человек будет моим мужем...» Все это было уже после войны, когда родители вернулись, отвоевавшись — мама от своих ди¬рижаблей противовоздушных, а отец, раненый, из разведроты.
Они были абсолютно разными людьми, и мне в характере каким-то образом поровну от обоих досталось: со-вершенно четкая половина мамина, а другая — папина. Нет, есть еще какой-то кусочек бабушки, Александры Кондратьевны — маминой мамы, пос¬кольку в детстве основное время я про¬водила с ней. Очень мудрая была старушенция. Честно говоря, жутко жалею о том, что не у кого мне узнать всю свою генеалогию, нигде уже концов не найти. Знаю, что бабушка откуда-то с Урала, по девичьей фамилии — Бухарина. Что у нее за жизнь была, ей-богу, не знаю. Все скрывалось скорее всего из-за фамилии. Все альбомы семейные были унич¬тожены. Сами понимаете, какие были те времена — во всех семьях своя история: одни родственники — «белые», другие — «красные»... По сути своей бабушка моя была такая, знаете ли, образованная гувернантка, знающая французские песенки, стишки. Сдержанная очень, на вид суровая, ко мне с братом относилась строго, редко смеялась, улыбалась, шутила. Но к ней все всегда шли за советом и к ее мнению прислушивались. А мама была кокеткой, вся из себя такая пампушечка, обожала красиво одеваться, прекрасно готовила, петь любила, всегда собирала вокруг себя толпы людей, которые ее обожали. Романтическая, словом, натура. В течение многих лет мама не ра¬ботала. Но когда с отцом случилось несчастье, плакать, стонать не стала, а немедленно устроилась на работу, причем быстро поднялась вверх по карьерной лестнице, получила диплом инженера. Удивительный человек... Так получилось, что о смерти мамы в 86-м году я узнала в день концерта в Самаре. Мне вот-вот на сцену надо идти, и тут меня зовут ктелефону. Болдин позвонил и сообщил, что мамы не стало. Я сказала: «Будем считать, что звонка не было. Ты позвонишь после концерта». А куда было деваться? Некуда. Полный зал ждет, аплодирует, люди кричат что-то — надо идти и работать. (С горечью.) И кого касается моя беда — только меня... А папа умер на три года раньше. Отец был совсем дру¬гим человеком. Прагматичный, деловой, никогда явно не выражавший свои чувства. При этом на работе и ли среди друзей очень компанейский, а в семье — скорее диктатор. Я охарактеризовала бы его так: диктатор с юмором.
Когда мне было лет 13, отца арестовали, посадили — года три, кажется, ему присудили. Он работал в кожевенной промышленности, был руководителем какого-то обувного подразделения, и ему приписали хозяйственные нару¬шения. В те годы многих хозяйственников сажали, без разбора. Помню, друг папин, директор завода, застрелился... Очень хорошо запечатлелся в памяти тот период — и мамины переживания, и то, какую силу духа она тогда проявила. А друзья отца не только не отвернулись от нас, но, наоборот, — поддержали... Выпустили папу через полтора года, ре¬абилитировали, предлагали обратно в партию записать, но он уже сам не захотел. Вернулся после такой встряски изменившимся — наверное, там, в местах отдаленных, что-то в нем все-таки над¬ломилось. Многое пересмотрел, стал более мягким человеком.
— К кому из родных вы обращались со своими девичьими проблемами?
— (Категорично.) Ни к кому. Все свои проблемы я с детства решала сама. И помощи особой никогда не просила, и не рассказывала ничего. Про плохое говорить не считала нужным, чтобы не расстраивать, а про хорошее они узнавали сами. На все расспросы основной ответ был: «Нормально». Да, по сути, у меня действительно все было нормально: училась в двух школах — общеобразовательной и музыкальной, везде была отличницей, то есть проблем родителям совершенно не доставляла.
— А с братом у вас ладились отношения?
— Женя ровно на год младше меня. Но ему всегда хотелось быть старше. Вероятно, для него, как для мужчины, это имело какое-то значение. Вот он и вел себя так, будто он — старший. Ну а я предоставляла ему такую возможность. Хотя со временем жизнь все равно все расставила по своим местам — я как была старшей сестрой, которая и поможет, и поддержит, и выручит, и проблемы решит, так и осталась.
— Заступаться за брата доводилось?
— И за брата, и за отца, если во дворе кто-то пытался задеть или что-то обид¬ное сказать. Я и сейчас могу так засту¬питься за своих, что мало никому не покажется. Вот ведь что интересно: в отно¬шении себя могу многое простить, как говорится, наплевала и забыла. А вот в том, что касается моих близких, ответ даю та-а-кой... И это у меня с детства. В драку никогда не лезла, да мне и не надо было, потому что сказать умела так, что человек надолго задумывался над тем, что делает. Какой-нибудь мальчишка после такого общения со мной неделями оставался под впечатлением, совсем пришибленный ходил, взглянуть на меня боялся, не то что еще раз задеть. Что есть, то есть: я умею заставить услышать себя — ив жизни, и на сцене. Поэтому меня всегда слушали и, как видите, до сих пор слушают.
— Писали, что вы еще школьницей практически предсказали свою судьбу, сказав как-то подруге: «Я — избранная, прислана на Землю оттуда, из космоса». Это правда, и, вообще, у вас есть дар предвидения, бывают какие-то озарения?
— Да, причем на протяжении всей жизни. Особенно яркими такие видения были в детстве. Но насчет того, чтобы кому-то сообщать об этом... Начни я го-ворить что-то подобное, меня приняли бы за шизофреничку. Нет, я все в себе держала. Другое дело, что иногда проявляла чудеса прозорливости или гипноза, не знаю уж, как это лучше назвать. Во всяком случае, подружки этими моими способностями радостно пользовались.
— Когда, предположим, той или иной девочке надо было, чтобы на нее обратил внимание некий мальчишка, я каким-то образом привлекала его к ней.
— А к себе? Вообще мальчики увлекались вами?
— Нет, совсем никто внимания не обращал. В мою сторону даже не смотрели. Видно, у меня было такое сильное био¬поле, которое их просто отталкивало. Да и не нужны они мне были. Я ждала других, каких-то особенных, избранных. Это не означало, что они должны были быть великими или красоты какой-то обалденной, но я знала, что существуют где-то совсем иные типы людей, ничего обшего не имеющие с пацанами из моего школьного окружения. Замечу, что все мужья мои, при всем их отличии друг от друга, были личностями достаточно неординарными, в чем-то дополняющими меня, а в моей комсомольской юности таких людей однозначно не было. Поэтому никто из юношей никаких эмоций у меня не вызывал. Хотя нет, все-таки был на даче один мальчик — Дима. Вот он мне нравился, потому что был не только очень умным и красивым, но и вообще каким-то необычным, неординарным человеком. С ним мы всерьез дружили, можно даже сказать, что у нас была любовь — первая такая, детская. Она оставила яркий след в моей душе, думаю, и в его тоже. Насколько мне известно, он даже не женился. Хотя точно не могу этого утверждать.
— Мыколас Орбакас, очевидно, отли¬чался от всех остальных мужчин, раз вы вышли за него замуж?
— Ну прежде всего мне его нагадали. Тогда, в 69-м году, я только окончила дирижерско-хоровое отделение Музыкального училища имени Ипполитова-Иванова. Как раз в это время в эстрадно-цирковом училище
сколачивалась группа молодых артистов для летних гастролей по российской глубинке. Кто-то порекомендовал меня в качестве певицы. Мне позвонили и предложили встретиться для перего¬воров в том самом цирковом училище. Так получилось, что перед этой встречей я была в гостях у композитора Кирилла Акимова. С его женой, известной поэтессой Кариной Филипповой, я прежде знакома не была. В момент, когда пришла к ним, она гадала на ложках. И вдруг, не зная меня совсем, сказала: «Ты станешь звездой, а замуж выйдешь за первого мужчину, которого встретишь в казенном доме. И случится это очень скоро». Такую вот установку мне дала. И действительно, первый, кого я встретила в училище, был Миколас — Миша, как я потом его называла. Студент третьего курса, музыкальный эксцентрик. Почему-то он сразу произвел на меня впечатление. Эффектный такой прибалт — блондин, длинные волосы, длинный нос, в джинсах, облик такой нерусский. Европа, одним словом. Посмотрите на Кристину и поймете, что я имею в виду. Короче, встретились девушка и парень, посмотрели друг на друга, и пробежала внутри каждого из них искра... Недолго думая, я сообщила молодому человеку о том, что мне его нагадали, а значит, суждено ему быть моим мужем. Некоторое время мы повстречались, в поездку, кстати, вместе поехали, он — как артист цирка, кроме того, оба работали в цирковом училище — я же устроилась туда концертмейстером, и, наконец, привела Миколаса домой и сказала родителям:
«Вот человек, за которого я выхожу за¬муж».
— Так вы все-таки влюбились в этого человека или ваши отношения развивались на волне той самой установки?
— (Задумчиво.) Влюбилась? Ну да. Просто увидела его, победила, влюбилась и вышла замуж. Правда, перед свадьбой был у меня момент сомнения — после того как посмотрела на родню своего жениха, понаблюдала за тем, как крепко они выпивают. Да и жена брата Миколаса предостерегала: «Лучше не выходи за него», причем из хорошего ко мне отношения. Короче, захотела я отменить всю эту историю. Но по молодости неудобно стало, думала: «Как отказаться теперь? Все уже знают, родители готовятся к свадьбе, продукты закупают». В общем, не осмелилась их расстроить. Ну что ж, что ни делается — к лучшему. Зато дочка есть.
— О ребенке мечтали или беременность была незапланированной?
— Особенно не мечтала, просто раньше какие у всех понятия были? Мы знали, что обязательно надо создать семью — выйти замуж, родить ребенка. Сейчас я, может, по-другому думаю, а тогда и вообразить не могла, что возможно иначе. Так что вопрос: оставлять или не оставлять ребенка — у меня не стоял. Да, на гастроли надо было ездить — сначала каталась с ансамблем «Новый Электрон», потом — уже после рождения Кристины — с оркестром Лундстрема, ну так и что? Ездила — все в диковинку, все интересно, и Кристину брала с собой, и не считала это обузой.
И если бы не боязнь за здоровье девочки во время эпидемии холеры, которая как-то летом вспыхнула на югах, так и возила бы ее с собой.
— С мужем жили благополучно?
— Поначалу все было классно: комнатка 8 метров, зато своя — свадебный подарок от моих родителей. Она пусто¬вала в коммуналке прямо напротив нашей квартиры, и они каким-то образом выхлопотали нам ордер на нее. В дру¬гой комнате жила еще одна молодая парочка... И наплевать нам было на то, что постоянно приходилось биться с тараканами. Подумаешь! Шкаф, трюмо, пианино поставили, тахту чешскую купили. Все — больше ничего не вмещалось. С друзьями денежками скинемся, винишка дешевого купим, утку или индейку за-жарим, сидим балдеем... Считали копеечки — до получки, как правило, не хватало, трояки стреляли... Конечно, в Прибалтику к родным Миши ездили. Потом оставили у них Кристинку, и какое-то время она жила там, у моря. А я с каждой гастроли неслась туда — по дюнам тащилась на их хутор, увешанная сумками, чемоданами. Боже мой, вот вспоминаю обо всем этом и думаю: нет, такое можно было выдержать только по молодости.
— В те годы вас не раздражала бытовая неустроенность?
— А я не знала, что может быть иначе. В первый раз столкнулась с другой жиз¬нью, когда во время очередных гастролей с оркестром Лундстрема попала в гостиничный номер к Валерию Ободзинскому, который тогда работал с нами. Он жил в люксе, о существовании которого я даже не подозревала, потому что меня все время селили в каких-то каморках на пару с костюмершей. И тогда я попросила, чтобы мне тоже дали хотя бы од¬номестный номер. А когда впервые дове¬лось пожить в одном из фешенебельных апартаментов в Стокгольме, мне показалось, что я попала в сказку. Думала: «Оба-на, ни фига себе, что бывает-то!» Но у меня характер какой-то странный — почему-то все это меня смешило.
— А чего ж тут смешного, разве не к комфорту, не к роскоши вы стремились?
— Меньше всего об этом думала. Клянусь. Я работала, и удовлетворение мне приносило ощущение того, что я одна могу полностью владеть огромным залом, что люди слушают меня замерев, что мои песни заставляют их плакать или смеяться. Вот что для меня всегда было самым главным. А бытовые удобства... С годами сложились скорее какие-то привычки, традиции. Вот, ска¬жем, в Ленинграде — когда ко мне уже пришла популярность, звездность всякая — я много лет подряд останавлива¬лась в одном и том же люксе в гостинице «Прибалтийская». Чего только в нем не происходило — и родители мои там со мной жили, и праздники мы там с дру¬зьями-приятелями всякие справляли... Короче, привыкла я к нему. И когда в
Далее текст, который было невозможно обработать в программе: — Почему вы расстались с ее отцом?
— Со временем стала понимать, что дальнейшая жизнь с Мишей бесперспективна: меня она не развивает, его ранит, поскольку я уже больше принадлежу сцене, чем ему. Впрямую он об этом не го¬ворил, но и так было ясно, что такая ситуация мужчине не может быть приятна. Но я чувствовала, что меня в жизни словно ведет кто-то, а значит, идти надо по тому пути, по которому ведут. В обшем, для того, чтобы каждому из нас двигаться дальше, надо было освобождать друг друга от пут взаимных обязательств и... освобождаться друг от друга. Что мы и сделали. Миша сейчас счастлив, у него замечательная жена Марина, сын Фабиан. С Кристиной они близкие друзья, всегда поддерживали отношения, в той семье она как родная. Так что во всех смыслах решение развестись было правильным. Другое дело, что тогда принимать его и оз¬вучивать было ох как непросто. Почему-то хорошо запомнила, что происходило это под песню Пахмутовой «Мелодия», которую пел Магомаев... Короче, я буквально резала по живому. Для меня это была жуткая трагедия — переживала не только за ребенка, но и за мужа. И это не¬смотря на то, что однажды Миколас меня ударил. Но второго раза я дожидаться не стала. Для меня нет такого понятия: бьет — значит, любит. Для Кристины, к слову, тоже, насколько я понимаю. Вот такие дела... То есть удары нашу семью по жен¬ской линии преследует по жизни. (Со смехом.) Наверное, чтобы расставаться с мужьями легче было.
— Мама ваша терпеливее была.
— Мама жила только для детей, для семьи. А мы с дочкой, кроме этого, живем еше и для сцены, и для зрителей.,.
— А почему же муж вдруг стал такой агрессивный?
— Выпил с приятелем, тот его и подзудил, натравил, можно сказать. Короче, классический такой деревенский набор...
— Трудно было остаться с дочкой в одиночестве?
— Такого подарка судьбы, чтобы почувствовать себя одинокой, у меня не было. Вообще не знаю, что это такое. И это не зависит от того, есть ли со мной рядом мужчина или нет. Со мной всегда была публика, мой коллектив, ребенок, родители...
— Но на душе тяжело наверняка бывало. В таких случаях вы с кем советуетесь? Есть подруга, которой вы можете просто поплакаться, поделиться самым сокровенным? Или, может, к психоаналитику пойдете, к гадалке?
Господи, я куда-то пойду?! (Смеется.) Да это ко мне все ходят с проблемами да за советами. А я лучше инс-трументу расскажу о своих пережива¬ниях: в тексты песен их вложу, в музыку — хоть результативно будет. А подруга у меня, конечно, есть — Алина Рёдель, художница, бизнесвумен и, главное, очень близкий мне по духу человек.
— Второй раз вы выходили замуж по любви?
— За Стефановича? (Александр Стефанович — режиссер «Мосфильма».— Прим. ред.) Да это был практически фиктивный брак — просто ему нужна была прописка в Москве. Интересный, кстати, человек, неглупый. Сейчас утверждает, что сделал меня, что, если бы не он, меня и вовсе не было бы. (С усмешкой.) Они, мои бывшие, все так утверж¬дают, но только вопрос у меня такой возникает: почему же других-то им больше не удается сделать, если у них это так ловко получается?
— В прессе писали, что именно Стефанович, работавший с вами как режиссер, составил четкий перечень пунктов, касающихся вашего имиджа, следуя которым вы в результате создали свой особенный, ни на кого не похожий сценический образ.
— Это особенно ценно, если учесть то, что тому моменту, как мы с ним познакомились, я, наверное, уже года четыре была, мягко говоря, популярной певицей. И картина «Женщина, которая поет» уже прошла по экранам, и лучшей актрисой меня уже признали. Так что утверждение это довольно странное. Однако сп исок у него действительно был, только совершенно другого формата: машина, квартира и мои деньги — вот что туда входило. То есть все то, что ему от меня было нужно.
— А вы не понимали, что у человека к вам корыстные интересы?
— Некогда мне было это понимать. Вроде как жили мы весело, ходили по художникам, вели богемный образ жизни.
Я ездила с концертами, он что-то пы¬тался снимать, и все это крутилось таким вихрем... Потом я заметила, что он считает себя потрясающим плейбоем, девочки всякие на стороне у него появи¬лись. Я один раз подождала, когда у него там все закончится, второй раз, а потом подумала: «Ну ладно, хватит ждать уже — надо расходиться». И вот ведь как интересно получилось: 25 декабря, в Рождество, мы поженились, и 25-го же декабря — ровно через три года — разошлись. А прописку московскую тогда да¬вали только при условии, если человек, прожил в Москве три года. То есть благодаря мне он стал москвичом. Я его не подвела — ни на день раньше не подала на развод. (Смеется.) Хотел прописку? Получи! Имущество хотел? Да ради Бога — разделили. Выездным сделала его для фильма «Душа», да мало ли что еще он от меня получил... Все правильно, а иначе зачем же ему было жить со мной ровно три года? Он очень практичный чело¬век. Однажды сказал: «Пугачевочка, выпиши мне доверенность на пользование сберкнижкой, а то ты все время в отъезде, а деньги могут понадобиться на ремонт квартиры». Я выписала, и неза¬долго до развода он все деньги с книжки снял, а по тем временам это была хоро¬шая сумма. Если они принесли ему счас¬тье, буду только рада, а нет — значит, нет. Я-то деньги себе еще заработала, а вот он — сомневаюсь... Врать не буду, я тоже от него что-то получила — к примеру, он раскрыл мне многое в поэзии. Но моя совесть чиста — я ему сделала та¬кую откупную, что жаловаться на меня невозможно. Надо руку поцеловать при встрече и сказать: «Спасибо тебе, доро-гая, что ты была со мной...»
— Когда такое случается, можно же обозлиться, впасть в истерику, вознена¬видеть весь мир, особенно мужчин, себя пожалеть, в конце концов...
— Ну вот еще — ауру себе разрушать. Какой смысл? Наоборот, мне жаль таких людей. А себя-то чего жалеть — у меня все в порядке.
— Потом не пытались потребовать у бывшего мужа возвращения вашего имущества, денег?
— Я?! Да что вы, не царское это дело. Или вы думаете, мне жалко какого-нибудь антикварного зеркала? Упаси Боже! (Смеется.) И потом, как же я могла вы¬прашивать что-то вернуть, если сама была инициатором разрыва? Напротив, готова была все отдать — на, возьми, только отвали. (Со смехом.) Короче, в моих браках я всегда поступала как настоящий мужчина.
— Обжегшись дважды в семейной жизни, вы все-таки снова выходите замуж. Причем с Евгением Болдиным, директором концертных программ Росконцерта, ставшим потом директором вашего «Театра Аллы Пугачевой», прожили долго и, со стороны казалось, неплохо жили. И тут вдруг такие нелицеприятные по отношению к вам его откровения в журнале «Коллекция «Каравана историй»...
— Что ж, с его позиции, может, все так и выглядело. Даже интересно было с этим ознакомиться. Только вот в не¬которых моментах просто смешно становилось. Забавно было узнать, к примеру, что, оказывается, он хотел развестись, настаивал даже на разводе, типа не мог больше жить со мной. А я вот пре¬красно помню, как мы сидели с друзьями за столом и я всем объявила, что развожусь с ним. Как говорится, при свидетелях: Женя Томах был и Леня по кличке Шпанцырь — я специально пригласила их, чтобы сообщить о своем решении. И это факт. А Женя как раз просил не раз¬водиться. Может, он забыл что-то? Или придумал, чтобы самого себя успокоить? А возможно, ему просто так каза¬лось? Не знаю, ему видней. Женька хороший парень, и работали мы вместе очень удачно, и в основном все у нас было замечательно. Просто, поскольку женились мы формально, я ему совершенно не под¬ходила как женщина. У нас были больше партнерские отношения, чем сексуальные. К моменту начала нашей совмес¬тной жизни я уже развелась, Женька тоже развелся. Мы постоянно вместе ез¬дили на гастроли, варились в одном соку, практически не расставались ни днем ни ночью, то есть жили, можно сказать, нормальным гражданским браком. Вот только роман у нас был скорее деловой, служебный. И официальное оформле¬ние отношений было просто формальностью. Но, наверное, это все-таки накладывает какой-то отпечаток на отно¬шения, приходит ощущение: это — мое. Во всяком случае, тогда мне так казалось, была такая тема. И я закрывала глаза на все его 6...дство — на бесконечные бани с проститутками, на секретарш, остав¬лявших в нашей квартире свои трусики, на телефонные звонки, когда, к примеру, тот же Леня, не зная, что я дома, спрашивал: «Ирусик, это ты?» — на что я отвечала: «Нет, это еще пока Алусик». Но постепенно все это немножко надоело. Хотя, знаете, быть может, я терпела бы и дальше все Женькины гулянки, просто уж слишком нахально стала вести себя девица, которая, кстати, позже вышла за него замуж. А мне не хотелось конкурировать с таким ничтожеством. Самолюбие не позволило. Было бы кому быть конкурентом...
— Евгений много рассказывает о вашем необузданном, взбалмошном поведении, о том, что вы часто его прилюдно унижали. Зачем? Вкладывали в это ка¬кой-то смысл или это вообще неправда?
— Я всегда во всем помогала Жене, все, что могла, делала для него, считала это даже своим долгом, ведь тогда мужи-кам тяжело было заработать. И, на мой взгляд, у нас всегда были нормальные от-ношения, дружеские. А если что-то его и унижало, то он должен был знать: я не хотела этого. Да и что уж унижало так? Не знаю. Если прикрикивала по вопросам работы, так он не один был такой, на кого я шумела, иначе какая была бы ра¬бота?! Он же являлся директором коллек¬тива, поэтому, естественно, всякие рабо¬чие разборки происходили. Говорю же, мне приходилось быть жесткой. Почему-то у нас так заведено: пока рот не откро¬ешь, не рявкнешь — ничего не делается. Удивительно, но это так. Мягкой и пушистой в нашем деле быть невозможно. И когда Болдин вспоминает, какая я была ужасная, он должен также согласиться с тем, что если бы я была мягкая, добрая и пушистая, то ничего не добиась бы.
— А в жизни, свободной от работы, вы бываете доброй, мягкой и пушистой?
— Так я и есть такая. Причем всегда.
- ???
— Не понимаю, что вас удивляет. Это действительно так. Просто вы этого не знаете. Не стану же я сейчас с вами ло¬бызаться, чтобы доказать. Все-таки у нас тоже работа — интервью... Так вот, к вопросу об унижении. Это неправильное определение. То, что вы называете унижением, скорее всего было подавлением. Вот это возможно — многие люди говорят, что я подавляю их силой своей личности. Но тут уж ничего не могу с собой поделать. Кто-то выдерживает, кто-то нет. Болдин не выдержал. И перепутал понятия: унижение с подавлением. Он всегда путал определения — этикет с эталоном, апломб с ва-банком. Предположим, мог сказать: «Ты для меня этикет женщины, и за тебя я пойду в апломб».
— А нем захватил ваше сердце Филипп Киркоров?
— Почему-то мне сейчас вспомнилась фраза из «Любовь и голуби»: «Да ладно, чего там — по пьяни закрутилось...» (Хохочет.) Да-а... Это был очень экстравагантный поступок и... эффект¬ная ошибка. Я сильно переживала разлад с Болдиным, по-настоящему горевала, анализировала все, что было, мучила себя мыслями всякими. «Ну почему, — думала, — мне опять все это? Была же семья, все шло нормально, так нет — опять наперекосяк». А тут этот Киркоров. И тогда был балбесина, и сейчас все никак не повзрослеет. Так меня достал, что уже легче было выйти за него замуж, чем объяснять, почему не надо этого делать. Да и плевать мне уже было на все. К тому же все вокруг за него постоянно просили. Мама моя, когда он еще малень¬кий был, уговаривала: «Помоги Филе». (Смеется,) Вот помогла. Его бабушка просила помочь любимому Филечке. Мать Филиппа, когда умирала, сказала: «Теперь, зная, что ты будешь рядом с ним, я спокойна...»
— Почему все-таки, не любя человека, вы не только вышли за него замуж, но и повенчались?
— А произошло какое-то совершенно мистическое явление. Однажды в ужасном душевном раздрызге я стояла дома перед иконами. Признаюсь, была в достаточно нетрезвом состоянии — взбудо¬раженная, взвинченная... И стала вдруг кричать: «Вот тот, кто завтра мне первым позвонит, тому стану всегда помогать, с тем, кто вторым позвонит, до конца дней своих буду дружить, а который когда-либо предложит мне венчаться — с ним останусь на всю жизнь!» Представляете, перед иконами такое говорить?! Особенно мне, с моей особенной, тонкой связью с высшими силами. Ну и кто, вы думаете, на следующий день первым позвонил? Он самый. Я сказала себе: «Ну ладно, буду помогать». И вторым, кто позвонил, был он же, зараза. Сказал: «Может, в ресторан сходим?» Я ответила: «Одна с тобой никуда не пойду». Так он в третий раз позвонил и сообщил, что с нами идет Юдашкин. Я согласилась. Пришли в рес¬торан, и Киркоров говорит: «Прошу тебя, ну выходи же за меня замуж, соглашайся! Я уже и о венчании договорился». То есть все произошло в один день, и я подумала:
«Ну что же, наверное, это знак свыше..,» Твердила себе: «Вот, раз ты такая и ничего у тебя с личной жизнью не получается, терпи дальше». Наказывала таким образом себя... Однако сразу же, буквально на второй день после свадьбы, я поняла, что совершила ужасную ошибку. Но не могла же на третий день вдруг сбежать от него — это было бы совсем уж недостойно меня. Я же на самом деле хотела сделать его счастливым... (Печально.) Всегда хочу кого-то сделать счастливым — миссия у меня та¬кая. И мне, кстати, она очень нравится.
— Из-за чего вы поняли, что совер¬шили ошибку? Молодой человек мечтал о вас всю жизнь, был влюблен, одаривал цветами, ухаживал, обхаживал, вы для него были богиней, и вот наконец он вас добился...
— Ну и все. И поставил на полочку среди своих золотых школьных медалей, почетных дипломов, призов, грамот и прочих наград. Да, ему надо было до¬биться меня, он и добился. А за подробностями — к Фрейду, пожалуйста, это не ко мне. Я вам так скажу: этот человек мне не подходит. Всю жизнь не любила такой тип людей, такой тип поступков, мне вообще все в нем не нравилось и сейчас не нравится. Вот ведь как — не нравилось, а рывок такой сделала. Не знаю, что с моими мозгами было... При этом ведь официально продержалась с ним 10 лет, а неофициально уже где-то через год мы вместе не жили... Просто Господь по полной программе наказал меня, и пра¬вильно сделал. Потому что нельзя было поступать так, как я поступила, нельзя подобным образом вести себя перед ико¬нами, нельзя затрагивать такие тонкие субстанции.
— Вы развенчались с Филиппом?
— Конечно, у меня даже документ есть. Я же не богохульница!
— А какие-то отношения между вами сохранились?
— Какие были раньше, до женитьбы, такие и остались — есть у меня поклон¬ник такой, Киркоров...
— Алла Борисовна, почему же после всех пережитых событий вы опять стали помогать молодому человеку — Максиму Галкину?
— А Максиму я не помогаю. Первый раз в жизни не приходится человеку ни в чем помогать. Вообще в его дела не лезу, да он и не пускает меня в эту сферу, и правильно делает. Я же ни хрена не понимаю в том, чем он занимается, даже не пред¬ставляю, как можно смешить людей так долго и так здорово. С огромным уважением отношусь к Максиму — и к его таланту, и к его удивительному характеру. Мне с ним настолько комфортно! И так все у нас спокойно, и мирно, и весело, и проблем никаких нет. Словно пазлы сошлись. Замечательно! Сколько это продлится, не знаю, но вот уже 7 лет я беды вообще не знаю.
— Вы влюблены?
— Не люблю я этих слов — «влюблена», «люблю». Мне 60 лет на днях будет, что уж вести разговоры на тему влюбленности. Не стоит. Да и не скажу я вам этого. Лучше Максиму скажу. (Смеется.) А вам другое скажу: мне сейчас очень хорошо, и я абсолютно счастлива.
— А чего еще хотели бы в жизни?
— Погулять на свадьбах своих внуков. Хотя Никита как сын мне — не ощущаю себя по отношению к нему бабушкой. А Денька — да, настоящий такой внучок. Правда, все равно не называет меня ба¬бушкой, потому что мы с ним друзья закадычные... Очень хочу увидеть, как сложится у них судьба, чтобы перестать уже беспокоиться за них и готовиться к перемещению в другое место со спокойной душой...
«Ну все, хватит уже, на книгу наговорили, — подводит черту под беседой Алла Борисовна, поднимаясь с дивана. — Пойдемте лучше на воздух — провожу вас, посмотрите, какая тут красота вокруг. Настоящие левитановские места. Непременно нарисую все эти виды». Пока мы собираемся-одеваемся, раздается телефонный звонок. «Алло, привет, Масюнечка, — расцветает и словно преображается Пугачева, услышав голос Максима Галкина. — Уже освободилась. Да, закончили. Как интервью? Не знаю, по-моему, получилась мини-исповедь ...»
Выходим во двор. Вокруг действительно красота необыкновенная. Природа еше не простилась с зимой — деревья стоят озябшие, с ветками, запорошен¬ными снегохм, речка Истра прячется подо льдом, белые поля ждут солнца... «Как же я жду май, как люблю его! — говорит, про¬щаясь, Алла Борисовна. — Все расцветает, все радует глаз, все опять начинается... Здорово!» Уходя, мы оглядываемся и видим картинку: последняя Народная артистка СССР сидит, укутавшись в шубу, одна на скамейке и, слегка улыбаясь каким-то своим сокровенным мыслям, задумчиво смотрит в заснеженную даль.
Татьяна ЗАЙЦЕВА